* * *
Злом добро не добывалось,
Добывалось зло.
В ком недоброе рождалось —
Вскоре — не везло.
Грубость рухнет и сотрётся,
Кротость будет жить,
В небо чисто вольётся
Обретая жизнь.
* * *
Засыпана ночь звёздами,
Просторно в небесном ящике.
Мелькают они в воздухе,
Как мотыльки блестящие.
А во дворах залежи
Темени — всё залеплено.
Хватает мороз за уши
Пальцами своими цепкими.
* * *
Теплу мы песни воздаём,
Как Фет, как Тютчев, как Есенин;
И наполняем водоём
Души — журчанием весенним.
Нам холодов несносна снедь,
Долой её остатки, значит.
Нам кажется, что тает снег,
А может он беззвучно плачет?
* * *
Ты не стреляй по воробьям,
Они в гостях земного часа.
Их много, их большая масса.
Но не стреляй по воробьям.
Пускай себе в кустах поют,
Любая жизнь здесь не случайна.
Как жаль: легко мы боль встречаем,
Чужую боль, а не свою.
* * *
Я от сумы не отрекаюсь,
Моя судьба — покинуть дом,
Глотать на бездорожье дым
И ждать, когда настигнет Каин.
* * *
А я и не был баловнем судьбы,
Не часто и завидовал другому...
А мне бы в лес — по ягоды-грибы,
И чтоб не заблудиться, выйти к дому.
Нет в славе борзописца ничего
Что душу осветило б теплым светом.
А сколько слов потратил? — ого-го!
А сколько рифм измордовал при этом!
Я проживу, как многие живут,
И обменяю навсегда квартиру.
А кто-то скажет: «Где ты, баламут?
Ты на кого сейчас строчишь сатиру?»
* * *
С унынием начатое дело
Спишите в неудачу смело.
Всё будет косо, будет шатко,
И отдалённо от порядка.
* * *
Поэт-неудачник и снова ты пьян,
Тебе посылаю привет.
Талант, да кому твой нужен талант.
Коль денег обычных нет.
Уйдешь без некролога и цветов,
И в землю упрячут тебя.
А, впрочем, давно ты на это готов,
И примешь удел не скорбя.
* * *
Любовь — обман, обман красивый,
Мы все летим, как мотыльки
На свет ее неугасимый,
Другим попробуй отвлеки.
Но обретаем и черствеем,
Клянем ее, ее язвим.
И, как обычно, не умеем
Жить без нее средь грубых льдин.
* * *
Я не брошусь в безумном порыве,
Не пожгу за собою мосты,
Не запутаюсь в солнечной гриве,
Да, желанья мои просты.
Дульцинея — простая кухарка,
Принесет на тарелке поесть.
Иногда мне бывает так жалко,
Что запрятано сердце под жесть.
ЧЕРНЫЙ ОМУТ
Сердце часто тоскует по дому,
И тебя часто видят с другим.
Черный омут, глубокий омут,
Что ты прячешь в своей груди?
Вечер хмурые тучи гонит,
А служить остается год.
Черный омут, глубокий омут,
Нет, не всякий к тебе подойдет.
Вековые деревья стонут,
Я стою на твоем берегу —
Черный омут, глубокий омут.
Ветер иву сгибает в дугу.
ЗАРИСОВКА
В ольховые сети солнце поймали,
Оно на озёрной лазурной эмали.
Оно на лазурной эмали небесной,
В своей колыбели уютной, не тесной.
ВОЙНА ИДЕЙ
Факсов стучат пулеметы,
Непониманий стена,
С разных сторон роты,
Посередине война.
Это война мировая,
Слышатся взрывы идей,
Разум людей разрывая,
У миллионов людей.
Всё от сознанья иль сдуру,
Горек им мира мед.
Грудью б прикрыть амбразуру,
Чтоб замолчал пулемет.
Дорогие читатели! Не скупитесь на ваши отзывы,
замечания, рецензии, пожелания авторам. И не забудьте дать
оценку произведению, которое вы прочитали - это помогает авторам
совершенствовать свои творческие способности
2) Огненная любовь вечного несгорания. 2002г. - Сергей Дегтярь Это второе стихотворение, посвящённое Ирине Григорьевой. Оно является как бы продолжением первого стихотворения "Красавица и Чудовище", но уже даёт знать о себе как о серьёзном в намерении и чувствах авторе. Платоническая любовь начинала показывать и проявлять свои чувства и одновременно звала объект к взаимным целям в жизни и пути служения. Ей было 27-28 лет и меня удивляло, почему она до сих пор ни за кого не вышла замуж. Я думал о ней как о самом святом человеке, с которым хочу разделить свою судьбу, но, она не проявляла ко мне ни малейшей заинтересованности. Церковь была большая (приблизительно 400 чел.) и люди в основном не знали своих соприхожан. Знались только на домашних группах по районам и кварталам Луганска. Средоточием жизни была только церковь, в которой пастор играл самую важную роль в душе каждого члена общины. Я себя чувствовал чужим в церкви и не нужным. А если нужным, то только для того, чтобы сдавать десятины, посещать служения и домашние группы, покупать печенье и чай для совместных встреч. Основное внимание уделялось влиятельным бизнесменам и прославлению их деятельности; слово пастора должно было приниматься как от самого Господа Бога, спорить с которым не рекомендовалось. Тотальный контроль над сознанием, жизнь чужой волей и амбициями изматывали мою душу. Я искал своё предназначение и не видел его ни в чём. Единственное, что мне необходимо было - это добрые и взаимоискренние отношения человека с человеком, но таких людей, как правило было немного. Приходилось мне проявлять эти качества, что делало меня не совсем понятным для церковных отношений по уставу. Ирина в это время была лидером евангелизационного служения и простая человеческая простота ей видимо была противопоказана. Она носила титул важного служителя, поэтому, видимо, простые не церковные отношения её никогда не устраивали. Фальш, догматическая закостенелость, сухость и фанатичная религиозность были вполне оправданными "человеческими" качествами служителя, далёкого от своих церковных собратьев. Может я так воспринимал раньше, но, это отчуждало меня постепенно от желания служить так как проповедовали в церкви.
